Какое отношение имеет номинация «Постановочные портреты» к фотожурналистике? Ведь мы привыкли думать, что журналисты должны снимать «сырую натуру», не приукрашивая ее постановкой.
Я считаю, что фотография априори не отображает реальность. Хотя бы потому, что реальность трехмерна, а фотография двухмерна. Реальность — вещь относительная, она у каждого своя. И я не верю в «фотографическую истину». Фотография в СМИ отражает не «правду жизни», а мнение о ней фотографа или фоторедактора. Я не вижу никаких проблем с постановкой — я создаю художественный образ. Я выбираю место, время, ракурс — это не реальность, это мое произведение. Я художник, который работает с документальной фотографией.
Как возникла идея серии «Escape»? Как вы искали своих героев? Как убедили их сниматься?
Я вырос в самом центре Москвы, родился на Арбате, всю жизнь жил в большом городе. Но однажды поехал в поход на Алтай, и так получилось, что я заблудился и провел в горах, на холоде, почти месяц. С течением времени, находясь в дикой природе, я стал узнавать в себе совершенно нового человека, от меня стали отваливаться какие-то социальные пласты, я понял, что, когда я в обществе, я — лишь плод этого общества, все мои привычки, повадки, шаги как-то просчитаны. Не всегда тот новый человек был симпатичным, но мне стало не то чтобы страшно, мне захотелось приблизиться к себе, понять себя. Этот опыт изменил меня фундаментально, мое отношение к жизни, мои идеалы и предпочтения. То, что я считал важным, оказалось неважным. Это был очень тяжелый опыт — тяжелее в жизни у меня ничего не было. Но когда прошло года четыре, я приобрел временную дистанцию и начал вспоминать об этом, мне стало интересно, кто мы без культурного контекста, без контекста социума, в который попадаем с самого рождения и который нас формирует. Иногда кажется, что любое твое действие, любая твоя мысль сформированы этим культурным контекстом — я хотел понять, существует ли «Я» как полноценная единица или «Я» — это все больше воплощение социального пространства. Вначале я стал искать семьи или общины людей, ушедших от социума, живущих в лесах, разных староверов. Приезжал к ним, общался, снимал, но вскоре понял, что между ними и нами нет особой разницы, потому что они тоже являются социальной системой и у них тоже свои культурные коды. И только потом вышел на людей, которые долгое время живут в полном одиночестве, и начал снимать отшельников. Мне был интересен сам процесс их поисков, это всегда приключение, но еще интереснее было сравнить их с собой. Я искал разницу между социальным человеком и внесоциальным.
Можете сформулировать, в чем разница?
Первое впечатление, что они похожи на детей, потому что они очень честны и прямы в общении, не скрывают свое настроение.
А бывало так, что они с вами общались, но потом отказывались сниматься? И вообще не возникали ли у вас моральные сомнения? Ведь эти люди решили уйти от мира, а вы своими снимками возвращаете их в мир?
Этическая проблема? Как было дело: я к ним приходил, представлялся, говорил, что делаю, для многих это было очень странно. В основном люди либо сразу отказывались общаться, либо шли на контакт и потом уже не возражали против съемки. Что касается этической стороны: я не подписываю их имен, не говорю, где они живут, для меня важен жест ухода. Сейчас я готовлю книгу «Escape», ее тема — конфликт человека с обществом, и там будет раздел с их комментариями, почему они ушли и что они там нашли. Просто личные истории — когда я с ними общался, я что-то записывал.
Ваши отшельники сняты в двух странах: Россия и Украина. Это оттого, что с ними проще было общаться — на одном языке? Вам не хотелось поискать таких же отшельников в Европе или в Средней Азии?
В основном проект связан с Россией, Украина же просто во многом похожая на нас страна. В России огромные незаселенные территории, часто крайне неблагоприятная социальная среда, всегда был развит коллективизм, индивидуализм никогда не приветствовался, и всегда была тоталитарная власть, а мнение несогласных с большинством не принималось — до сих пор не принимается. Во время моих путешествий по стране — а я много мест объездил, искал на Урале, на Алтае, в Сибири, проезжал через большие города, маленькие, через деревни, и всегда не на машине, а общественным транспортом — я понимал, почему люди уходят: я встречал много социальной несправедливости и неблагополучия. В каких-то деревнях, из которых люди уходили в отшельники, была гораздо более печальная обстановка, даже в материальном плане, чем у ушедших. Я думаю, Россия — страна, где больше всего отшельников, и это движение будет развиваться.
Ваши герои, с одной стороны, действительно выглядят героями, Робинзонами, ежедневно борющимися за жизнь. Но, с другой стороны, их нельзя назвать победителями, скорее они проигравшие — они не могут изменить социальную действительность вокруг себя и бегут от нее. Как вы считаете, это сильные люди или слабые?
Для меня фотография — тоже уход от действительности, некое отшельничество, это требует большой отдачи и приходится от многого отказываться. Просто все это делают по-разному. Конечно, у всех разные ситуации, и большинство бежит не от хорошей жизни, у кого-то случилось горе, кто-то по религиозным убеждениям. Это их осознанный выбор — это все-таки поступок, и не из легких. Легче спиться. Конечно, звучит банально, но множество людей в городе гораздо более одиноки — их тоже можно назвать проигравшими. Я не готов судить, кто проиграл, а кто победил.
То есть для вас профессиональная фотожурналистика — это тоже своего рода социальный конформизм? Когда вы работаете в СМИ, вы ведь понимаете, чего от вас ждут.
Я работал в СМИ, начинал как фотожурналист в московских газетах и разочаровался в этой профессии. Ты ничего не делаешь, ты просто машина, которая производит картинку, нужную редактору под какой-то его месседж. Чисто манипулятивные картинки, сделанные на заказ. Возможно, это не правило и мне просто не повезло. Но я это так воспринял и решил заниматься своим проектом.
Как вы относитесь к серии Никиты Шохова про Утриш? Его герои ведь тоже бегут от общества, пусть и временно. Вам близок такой вариант эскапизма или кажется искусственным?
ДДа нет, не кажется. Люди просто охреневают от действительности. И спасаются от нее — все по-разному. Кто-то ест наркотики, кто-то пьет, кто-то едет в Индию. Я тоже несколько раз ездил в Индию, бывал в Европе и всякий раз ловил себя на мысли, что я вряд ли бы стал снимать отшельников в этих странах.
Судя по отшельникам и по другим вашим сериям — про подростков в переходном возрасте, на пороге неизвестности, про закрытые территории,— вас привлекает таинственное. То, что мы не можем увидеть в реальности,— просто не замечаем или оно спрятано.
Я художник, я создаю свою реальность. А что меня интересует, так это скорее вопрос самоидентификации, поиска себя. Если взять серию о подростках, мне было интересно понять, что человек теряет и что находит, когда он из состояния детства переходит в состояние взрослого. Он многое теряет, он становится менее свободным: на него возлагается большая ответственность, и это забирает у него непосредственность и честность реакции на окружающее. Я просто хорошо себя помню в этом возрасте, эти воспоминания меня и сподвигли на проект. Отшельники стали продолжением самоанализа.
А серия «Закрытые территории»?
Работа над ней еще не закончена. Это скорее метафора, чем какое-то конкретное место. Меня интересовал вопрос национальной идентичности, что вообще есть Россия. Это проект про ожидание какого-то будущего — должно было произойти будущее, которое не наступило. Я снимаю места, которые были очень важны в этом будущем, на них было потрачено много усилий и ресурсов, но они в итоге не реализовались. Понимаете, Россия — это подросток, она постоянно пытается себя по-новому создать, постоянно придумывает новую жизнь, новую систему, но при этом совершенно перечеркивает старый опыт, как будто этого и не было и никто об этом не вспоминает. Мне кажется, это чревато: человек, как и страна, растет на собственных ошибках, без опыта не может быть дальнейшего развития. Я снимаю странные места, связанные с этим неслучившимся будущим.
Например?
Допустим, у меня есть фотография города, где в 1968 году произошла катастрофа, большая, чем в Чернобыле, так что пол-Урала загрязнено, но о ней никто особо не знает и не парится, люди живут себе спокойно — в неведении. Отголоски этой катастрофы слышны до сих пор: город находится за колючей проволокой, вокруг КПП и зараженные озера. Потом я снимаю разные научные проекты — например, проект по полету человека на Марс. Была построена куча станций, дорогущих антенн, был почти построен космодром, а потом все это заброшено. Еще я снимаю заброшенные города на Севере, скажем, шахтерские, которые сейчас используются как полигоны для военной авиации. Мне интересен тот факт, что при отработке авиаударов тренируются на живом — на городе, где жило гражданское население, а не на каких-нибудь военных объектах. Я ищу разного рода странности, связанные с этим опытом, который, я считаю, еще не переварен. Я хочу его вернуть, оживить с помощью фотографии. При этом я снимаю зимой — мне нужна чистая картинка, я хочу создать состояние мертвого, странного пространства, где нет природы и нет ничего. Кстати, в проекте с отшельниками тоже отсутствует небо и все такое заросшее, картинка более закрытая, темная, я всегда снимал сумерки. Это требовалось, чтобы создать состояние изолированности, чего-то скрытого. Это очень большая работа, которая, может быть, не заметна с первого взгляда, но мне это важно, потому что я не вижу фотографию отдельно от проекта, я всегда вижу проект в целом.
http://www.kommersant.ru/doc/2471200
P.S. Надеюсь, что вы насладились прекрасным русским языком, которым выражены все эти, очень своевременные мысли. Тем более приятные, что у меня создаётся впечатление, что это мысли свободного человека, и ещё более приятные, что это человек молодой... и брезжит весьма смутная мысль о том, что такими, именно такими людьми будущего и наполнится наше пространство обитания:) А это ведь совсем неплохо...
