Стихи читать было легко, строчки были коротки и хватало слов понятных, чтобы оказаться в плену тайны влажной зелени саркофагов, где лежат царицы и вода играет их длинными волосами, как у прекрасной Гуттиэре. Как же грациозно она парила в толще вод и замирала на песке мраморной Венерой в окружении прекрасных раковин, таящих в своих мантиях мерцанье жемчугов.
Рабы тоже были известны совсем неплохо, на что, спрашивается, опера Аида и балет Спартак? а многие неясные и смутно знакомые слова, не нашедшие ещё своего земного воплощение, но оставшиеся в памяти той, совсем другой, которая и не память вовсе, а строки воспоминаний будущих книг.
Слово мозаика складывалось и раскладывалось в пластмассовую головоломку из разноцветных звёздочек, которую никак не удавалось сложить, а ещё мерцало золотом в толстенном альбоме, где была заключена вся страна Италия. Смотреть его можно было под присмотром взрослых и там была прекрасная Весна, которую я любила больше всех. И всё она казалась мне Равенной, хотя и была, как выяснилось позже, настоящая венецианка. А что здесь необычного, это ведь рядом и одно море омывало оба эти города, от одного, правда отступилось и ушло, зато постоянно совершает набеги на другой и поныне, значит, всё в порядке.
Прошло время, город оставался столь же призрачным. Два раза пыталась добраться до него, но тщетно... Один раз взбунтовалось электричество, поезд вздрогнул и встал среди шелеста тростников. Загадочный город уплывал в неопределённость расстояния, зато до маленького villagio без названия, можно было добраться пешком. В воздухе витал потусторонний запах горелой резины и провода салютовали снопами искр.Где-то рядом пролетела тень Данте с орлиным профилем, встревоженные пассажиры брели вдоль насыпи травой некошенной в привокзальный бар пить кофе и звонить неким, чтобы те поспешали на выручку. Радиоголос не сулил избавления в ближайшие три-четыре часа пополудни, а автобусы там не водились, таксисты, известные плуты пульчинеллы, воспользовавшись скорбными обстоятельствами, шли ва-банк и уже мечтали об обновлённых к летнему сезону гамаках, а тёплая компания с глазами кроликов, никуда не торопившихся путников, привлечённая разнообразием разновидностей граппы, так и затягивала, так и манила своей беспечностью в поисках истины...
Тут, следовало избегать лучшего, чтобы не лишиться последнего хорошего. К счастью, спустя час, не назначенный никем, подоспела неожиданная дрезина в Болонью и я дыша духами и туманами укатила незнакомкой с полустанка хоть куда подальше.
Аналогичная история случилась и во следующий раз, тоже связанная с поездами... что-то с расписанием времён года, зимними и летними, не вяжется у меня в голове и один поезд уже ушёл, а второй являлся совершенно заполночь и проехать на нём можно было лишь к... безмолвным гробовым залам... и так и остаться на тенистом и хладном их пороге..., ввиду отсутствия музейных привратников, ибо не имея ключей, потревожить гробовой сон Теодориха, представлялось невозможным...
Печали не было, а было ясно, что не стоит торопить события, они поспешают со скоростью, заложенной в их сущности. И скорость движения поезда, величина вполне абстрактная и отношения у неё складываются с рельсами, или с семафорами. Можно, конечно расширить эти границы величин, попробовав, к примеру найти.... Ничему плохому учить вас не буду, может быть, как-нибудь после.
Так всё случилось, как и надо было и именно тогда. Поезд был пуст и легко преодолевал расстояние, не столь значительное, но море, прежде бежавшее рядом, стало отставать, удаляться, выдохлось совсем и сменилось ровностью рядов цветущего миндаля, виноградная лоза удивляла своим сходством с ажурным чугуном станины зингера, древние оливы сверкали свеженачищенным серебром листа, а розы оцепляли валы. Всё мимолётно устремлялось вихрясь ветрами по кругам бытия.
Равенна встретила пустынными улицами небольшого провинциального городка и парочкой бомжеватых личностей, присущих любой привокзальной площади. Никогда не пришло бы в голову, что город этот когда-то играл адриатическими ветрами. И морской бриз продувал его улицы, немалый флот теснился в гавани, стоя на страже западных имперских вод. Римской античной изысканности и монументальной элегантности Возрождения здесь было не сыскать. Он и напоминал раковину Святого Иакова. Снаружи окаменевшую, но сулившую внутри лакомую мякоть. Сулили путешественники, осенённые литературным дарованием, а как им было не поверить. Ведь - классики!
Увидеть Париж и умереть. Большей глупости, чем этот призыв, трудно и придумать. Впрочем, не такова ли суть наших мечтаний? Если там и на самом деле столь захватывающе дух, то к чему озадачивать близких упаковкой бренного тела в цинк и заполнения массы бюрократических формуляров? А если Париж не стоит мессы, то что же так огорчаться? Не лучше ли приискать себе новый объект очарований?
Мечты и ожидания чудес, столкнувшись с реальностью, отрезвляют глазами ребёнка, получившего к дню Ангела подарок тщательно выбранный, но имеющий смысл лишь в представлении дарящего...оттого, избавившись от подобных иллюзий ещё в детстве, наслаждаюсь жизнью и поныне, находя красоту даже там, где мечтатели и не подозревают о её наличии.
Я попала в раннее средневековье, когда разучились строить беломраморные храмы, отменили всех богов, оставив одного, заботившегося о красоте души, сочтя тело только её временным пристанищем. И радеть следовало о совершенстве жизни будущей, а то, что снаружи должно было лишь охранять её сокровища толстыми стенами, окна были похожи на бойницы и чистота души не смущалась косыми взглядами вредных идей, контрфорсы ног попирали землю твёрдо и уверенно, внешние одеяния были тёмнокирпично аскетичны, без всяких кудрявых коринфских затей, горельефов, барельефов и прочих причуд кроя.
Это был сильный ход! Это был и на самом деле ход, упрятать сокровища под столь мужланскую оболочку. И войдя в мистическую темноту Сан-Витале, все представления о жизни вне этих стен тотчас же отступили, показались незначительными, суетливыми, блеклыми и лишёнными красок. Всё оживало и вспыхивало, выхваченное странствием солнечных лучей, заглядывающих то в одно, то в следующее окно базилики. Император Юстиниан с супругой Феодорой, чувствовали себя совершенными небожителями в обществе библейских апостолов, высших церковных прелатов, да что уж говорить и самого Иисуса Христа. Они все там вместе, в высоте торжественно шествуют куда-то, усыпанные драгоценными каменьями и золотом. Они незыблемы и прикреплены навечно к апсидам и пресвитериуму базилики. И живут они уже там очень давно. С VI века.
И не осыпались, не потускнели...
А как им потускнеть? Ведь идеи единовластия и равнобожия так привлекательны, для многих правителей, питающихся византийскими миражами, да и страсть к золоту тождественна страсти власти? Вот они, здесь, эти картины, не оставляют сомнения. А где здесь душа? Ведь в храме мы лечим душу, так говорят.
Нет, пойду ка я посоветоваться к ДантУ, в базилику Сан Франческо, там отпевали его скромные францисканцы в коричневом, подпоясанные вервием. А Данте - большой знаток и исследователь загробных жизней всех сословий и распределены они у него в том мире сообразно своим заслугам. Страшный суд ведь ещё не наступил и нет у нас никаких сведений - кому и куда. Воспользуемся тогда хоть комедией, пусть и божественной.
небольшая ссылка для ясности
http://alexander-blok-poetry.narod.ru/italian-00.htm
